"Скифо-сарматские" наречия и "скифский" словарь В.И. Абаева

"Вопрос о скифском языке есть вместе с тем и вопрос об этнокультурном составе населения нашей страны в скифскую эпоху." (М.И. Артамонов.)  

В первом томе сборника "Основы иранского языкознания", вышедшего в 1979 г., известнейший российский языковед-иранист Василий Иванович Абаев (1899-2001) опубликовал очерк1, названный им "Скифо-сарматские наречия". Центральное место в очерке занимает "Словарь скифских слов", содержащий более двух сотен лексем, воссозданных Абаевым путем реконструкции на базе сохранившегося "скифо-сарматского" лексического материала. Собственно, очерк написан как своеобразный комментарий к словарю, где автор объяснил, какие методы он использовал при воссоздании лексики исчезнувшего языка и, кроме того, сделал ряд выводов, касающихся фонетики и морфологии скифского языка. 

При знакомстве с этой работой В.И. Абаева обращает на себя внимание некоторая непоследовательность в подаче материала. Так, в очерке посвященном "скифо-сарматским наречиям" данное словосочетание встречается только во вводной части сочинения. В основной же части все рассуждения автора касаются скифского языка, и нет ни одного упоминания о скифо-сарматских наречиях. Свой словарь В.И. Абаев назвал скифским, и основные выводы также касаются исключительно скифского языка. Так он пишет: "Наш очерк о некоторых явлениях скифской речи весьма далек от того, чтобы его можно было назвать описанием языка. Он дает не более полное представление о всей системе скифской речи, чем несколько уцелевших обломков могут дать представление о древней статуе. Тем не менее, в каждом разделе нашего очерка – в лексике, фонетике, словообразовании – мы получили некоторую сумму положительных, твердых и бесспорных данных... Эти данные характеризуют скифский язык как иранский язык, обладающий чертами своеобразной и хорошо выраженной индивидуальности". Такое несоответствие названия и содержания подтолкнуло к мысли более основательно разобраться в работе прославленного ираниста и критически осмыслить изложенный в очерке материал. 

Всеволод Федорович Миллер (1848-1913), известный российский языковед и этнограф, первым обратил внимание на генетическую связь осетинского языка с теми наречиями, на которых говорили сарматские племена, некогда обитавшие в степях Юга России. Миллер совершил несколько поездок в Осетию, где изучил осетинский язык, записал ряд осетинских сказаний. С помощью приобретенных знаний позже Миллеру удалось объяснить значительную часть негреческих имен из античных эпиграфических надписей Северного Причерноморья. После опубликования в 1887 году серии его работ под названием "Осетинские этюды" многие осознали, что осетинский язык является тем инструментом, с помощью которого могут быть решены многие проблемы исторической лингвистики, связанные с проживанием древних иранских племен на Юге России. 

Осетин по национальности, В.И. Абаев, будучи глубоким знатоком родного языка и, кроме того, специалистом в области древних иранских языков, взял эту идею на вооружение и, похоже, что эта идея стала его путеводной звездой на протяжении всей его многотрудной жизни. Одной из центральных тем его работ было тщательное выявление лингвистической связи осетинского языка с языком алан, через них – с сарматскими диалектами, и еще глубже – с языком скифов. Скифо-осетинские параллели стали idee-fixe лингвиста и историка Абаева, его коньком, его страстью. Самым сильным желанием Абаева как ученого было желание обосновать прямую преемственность осетинского и скифского языков. Не случайно, свой очерк Абаев завершает энергичным утверждением: "Из всех известных иранских языков скифский язык ближе всего к осетинскому. Эта близость настолько ярка и отмечена такими чертами преемственности, что скифский и осетинский языки могут рассматриваться как две ступени развития одного и того же языка". 

О словаре Абаева

В приложении А воспроизведен перечень "скифских" слов из словаря Абаева. Там же для каждого "скифского" слова приведены слова-основы, которые использовались для реконструкции этого слова. Большую часть слов-основ составляют "иранские" имена, сохранившиеся в эпиграфических надписях, найденных в древних причерноморских городах. В свое время американский лингвист М. Сводеш составил список, состоящий из 207-ми наиболее устойчивых к изменениям слов. В лингвистике этот список используется для определения степени родства различных языков. Число реконструированных Абаевым "скифских" терминов очень близко количеству лексем, включенных Сводешем в свой список. В этой связи любопытно проанализировать, насколько "базовым" оказывается тот круг терминов, которые Абаеву удалось восстановить из исходного "скифо-сарматского" лексического материала. Оказывается, что "Словарь скифских слов" содержит 30% базовых лексем из списка Сводеша. А это значит, что словарь Абаева достаточно полно отражает наиболее устойчивую часть лексики изучаемого этноса и на его основе, в принципе, можно произвести этническую идентификацию носителей реконструированного языка. 

Этническая принадлежность носителей лексики, восстановленной Абаевым, наиболее однозначно могла бы проявить себя в этнонимах, которыми пользовались для самоидентификации или для обозначения соседних народов. В словаре Абаева обнаруживаются только два подобных этнонима: aryana 'арийский' и as 'асы'. Первый термин свидетельствует о принадлежности носителей абаевской лексики к широкому евроазиатскому кругу арийских племен, а второй термин связывает их с аланами и с племенем роксаланов. Действительно, судя по свидетельству Ибн-Руста, роксаланов по-другому называли рухс-ас, что означало благородные (светлые) асы. Имя асов тесно связано с историей ранних алан, а происхождение асов – со скифо-азиатским или массагетским миром. 

Ряд терминов в словаре Абаева прямо касается религиозных и идеологических воззрений носителей восстановленной "скифо-сарматской" лексики. К таким терминам можно отнести слова arta 'божество', baga 'бог', od 'душа', spanta 'священный', farna 'небесная благодать', sugda 'чистый, святой'. По поводу слова sugda Абаев заметил, что оно, скорее всего, было принесено из Средней Азии, из области Согдианы. Фасмер производил это слово из др. перс. suxta 'очищенный огнем'. А это свидетельствует о том, что народ, использующий этот термин, входил в круг последователей Зороастра, которые верили в очищение огнем. Как известно, европейские скифы в круг таких последователей не входили. 

Другая важная группа терминов позволяет охарактеризовать социальный строй общества, в котором жили носители абаевской лексики, как переходный от родоплеменного к рабовладельческому. Об этом говорят такие слова как ardar 'господин', pathaka 'вождь', zantu 'племя', cagar 'раб', dar 'владеть', zaranya 'золото', aspaina 'железо'. В словаре Абаева встречается значительное количество терминов, передающих различные степени родства людей. Здесь встречаются такие слова, как pita 'отец', mata 'мать', pu ra 'сын', brata 'брат' nar 'муж', os 'жена'. Это свидетельствует о том, что семья продолжала играть важную роль в изучаемом сообществе. 

Обилие в словаре Абаева военных терминов, таких как spada 'войско', bala 'военная дружина', rasma 'отряд', spar 'наступать', xsathra 'доблесть','отвага', skunx 'совершать подвиг', arsti 'копье', karta 'меч', druna 'лук', говорит о том, что употреблявшие эти слова люди очень часто находились в состоянии войны и были поистине народом-войском. 

Термины, связанные со скотоводством, в словаре Абаева встречаются гораздо чаще, чем земледельческие термины, что характеризует его "скифо-сарматов" скорее как кочевников-скотоводов, однако им были знакомы и такие понятия как 'пашня', 'просо', 'семя', 'лоза'. "Скифо-сарматы" Абаева занимались разведением таких животных как aspa 'лошадь', gau 'корова', pasu 'овца', kuti 'собака', hara 'осел'. По поводу знакомства "скифо-сарматов" Абаева с ослами уместно вспомнить известный рассказ Геродота о том, какое сильное впечатление производил рев ослов на коней европейских скифов каждый раз, когда скифы пытались атаковать лагерь царя Дария. Этот пример свидетельствует о том, что восстановленная Абаевым лексика имеет большее отношение к миру азиатских, нежели европейских скифов. А вот животные, с которыми "скифо-сарматы" сталкивались во время охоты, встречались как в Европе, так и в Азии: это arsa 'медведь', saka 'олень', varka 'волк', varaza 'кабан'. 

Чтобы понять суть метода, который применил Абаев для реконструкции "скифских" слов, рассмотрим несколько примеров. Так, Абаев предположил, что для обозначения божества, олицетворяющего собою свет и правду, скифы употребляли слово arta. В своем предположении исследователь исходил из того, что точно такое же слово использовалось в древнеперсидском языке, где оно имело значение "принадлежащий правде". Кроме того, у осетин слово ard, обозначает клятву или божество, которым клянутся. В качестве доказательства того, что и скифы употребляли слово arta, Абаев приводит несколько имен, известных из эпиграфических и письменных источников. Так, он упоминает имя Αρδαγδακος (КБН №1279)2, вырезанное на мраморной плите, найденной на развалинах Танаиса. Абаев считает, что это имя включает в себя два слова – ard и agdac. Первое слово является видоизмененным словом arta, а второе слово в согдийском языке означает "завет". Стало быть, ardagdac на "скифо-сарматском" языке может означать: 'тот, кто следует обычаю'. Еще одно имя из Танаиса – Οδιαρδος (КБН №1279), состоящее из двух слов odi и ard, по мнению Абаева, обозначало человека, 'чья душа переполнена светлым божеством'. Кроме того, Абаев, со ссылкой на Феофана Малала, приводит имя византийского полководца аланского происхождения Αρδαβουριος'а, чье имя он с помощью осетинского термина ard-bewræ объясняет как 'наделенный светом и правдой'. 

Абаев предположил, что у скифов 'небо' обозначалось словом abra. В своем предположении он исходил из того, что в языке Авесты сохранилось слово awra – 'облако', а в древнеиндийском языке это же слово произносилось как abhra. Кроме того, у осетин есть слово arv со значением 'небо'. В качестве доказательства того, что скифы использовали слово abra, Абаев приводит несколько имен, известных из эпиграфических источников. Так, он приводит имена Αβραγος и Αβροαγος, многократно встречающиеся в надписях Ольвии (IOSPE I2 №80, 82, 91, 98, 100)3. Кроме того, на мраморной плите, извлеченной из развалин Танаиса, можно прочесть имя Αβροθεος (КБН №1279). 

В качестве третьего примера рассмотрим основания для включения в скифский словарь слова hvar. По предположению Абаева, это слово по-скифски означало "солнце" и он считал, что это слово скифы без изменений позаимствовали из языка, известного по текстам Авесты. Его предположение подкреплялось тем, что у осетин существует похожее слово xor. В доказательство своего предположения Абаев указывает на два имени, неоднократно встречающихся в эпиграфических надписях Танаиса. Первое из этих имен – Χοροαθος или Хороаф (КБН №1245) можно прочесть на мраморной плите, датируемой 220 годом новой эры. Фасмер прочел его как "вестник солнца", опираясь на авестийстийское слово hvar – солнце и осетинское слово vac – вестник. Второе имя – Χοφρασμος или Хофразм (КБН №1245, 1246, 1248, 1250, 1252, 1278, 1279) встречается в надписях Танаиса как минимум семь раз. Абаев прочел его, опираясь на осетинское xor-fazm, как "подобный солнцу". 

И, наконец, проанализируем, почему Абаев считал, что в скифском языке слово "отец" произносилось как pita. Он связывал это с тем, что в авестийском языке "отец" – это pitar, а в осетинском – fidœ. Свое предположение об использовании скифами близкой формы он обосновывает ссылкой на имена, которые читаются на эпиграфических памятниках, найденных в разных причерноморских городах. Так он приводит имена Πιδανος (IOSPE I2 №26, 103, НО №85) из надписей города Тирас, Πιδος и Πιδεις (IOSPE I2 №98, 111, 135) из Ольвии, Πιτφαρνακης (КБН №1278), из Танаиса. По поводу происхождения этих имен Фасмер в свое время заключил, что все они являются производными от слов fidœ, fidon, которые в осетинском языке имеют значение "отец", "отцовский". 

В приведенных примерах прослеживаются все основные приемы, которые использовал Абаев для воссоздания исчезнувших форм "скифской" лексики. Прежде всего, он исследовал этимологию того или иного исторически засвидетельствованного имени, этнонима или топонима и отбирал для своих реконструкций только такой лингвистический материал, который с достаточной очевидностью выводился из индоиранских основ. Убедившись в "иранском" происхождении слова-основы, Абаев старался найти ему аналог в осетинском языке. Имея перед собой две формы той или иной лексемы – древнюю индоиранскую и современную осетинскую, Абаев фиксировал в своем словаре такую форму, которая, как ему казалось, совпадала с древнейшей скифской формой. 

По поводу кавычек в словах "иранский", "ираноязычный" в применении к скифской и сарматской лексике уместно сделать следующее замечание. Согласно устоявшейся традиции, скифов, саков и массагетов, населявших пространство Великой Скифии, считают ираноязычными. Следуя какой-то странной логике, коренных носителей единого праязыка, оставшихся на своей исконной территории, назвали по имени той новой родины, где поселилась отделившаяся часть народа. Можно сослаться на мнение одного из основателей и лидеров евразийского движения П.Н. Савицкого4: "Необходимо отметить, насколько неудобно, при сложившемся словоупотреблении, называть те или иные степные народы "иранцами", хотя бы эти народы и были этническими родственниками мидян и персов. Или географическому Ирану нужно дать новое имя, или же следует придумать особое обозначение для указанных кочевых народов, например, их можно называть "степными арийцами". 

Природа и принцип отбора лингвистического материала

Какова же природа того лингвистического материала, на основе которого была произведена реконструкция "скифской" лексики? Сам Абаев по этому поводу пишет, что "элементы скифо-сарматской лексики обнаруживаются в собственных именах, топонимических и племенных названиях, сохранившихся в многочисленных исторических, географических и эпиграфических источниках". 

Действительно, трудами не одного поколения исследователей сохранен колоссальный объем эпиграфических данных, полученных путем прочтения и расшифровки многочисленных надгробных и посвятительных надписей, обнаруженных на городищах греческих причерноморских городов. Значительная часть из этих надписей расшифрована, прочтена и систематизирована. Информацию о них можно найти, например, в /2, 3/ а также в книге "Надписи Ольвии"5. 

В этих надписях упоминается множество имен, которые читаются на надгробьях, в посвятительных надписях, а также в списках граждан, которые древние греки регулярно выбивали на мраморных и известняковых стелах и плитах по самым разным поводам. Благодаря такой их склонности до нас дошло множество имен людей, когда-то живших в этих городах. Конечно, большинство из сохранившихся имен принадлежали эллинам. Но среди них встречаются также и явно негреческие имена. Происхождение негреческих имен может быть самым разным. Известно, что причерноморские города основывались преимущественно греками-ионийцами, жившими на малоазийском побережье. Поэтому вместе с эллинами в понтийские города прибывали также связанные с ними жители малоазиатских стран. Нельзя исключить существование в греческих городах различных инородческих диаспор. Кроме того, развивающиеся колонии активно взаимодействовали с местными причерноморскими племенами, и их представители постепенно инкорпорировались в городское население. 

Самой заметной долей из всего объема, отобранного Абаевым материала, оказался список из 284 имен "иранского" происхождения из причерноморских надписей. В общей сложности 87 имен из этого списка происходят из различных городов Боспорского царства, отдельную группу представляют 114 имен, засвидетельствованных в надписях Танаиса, и еще 83 имени принадлежат эпиграфическим памятникам Ольвии. Имена, происходящие из Танаиса, выделены в отдельную группу из-за того, что Танаис, хотя и был основан греками Боспорского царства, но гораздо позже, чем другие боспорские города, да и размещался вдали от Боспора Киммерийского, на противоположном берегу Меотиды. К тому же, варварское окружение Танаиса вследствие его удаленности от Боспора было иным, нежели в окрестностях Пантикапея. 

Еще одним источником, из которого Абаев черпал лексический материал для своих реконструкций, были произведения античных историков и писателей. Среди приблизительно сотни слов, позаимствованных из письменных источников, встречаются более полусотни имени царей, вождей и военачальников, около тридцати слов передают наименования племен, населявших скифо-сарматский мир, более двадцати слов сохранили различные географические названия, в том числе наименования рек и водоемов. Среди письменных источников, которыми пользовался Абаев, следует выделить, прежде всего, "Историю" Геродота, из которой было позаимствовано 20 слов, труды Арриана (14 слов), "Географию" Страбона (12 слов). 

Любопытно проанализировать, к какому из древних языков "тяготеет" лингвистический материал, взятый Абаевым за основу при реконструкции "скифского" словаря. Всего им было использовано около четырехсот (а именно 397) слов-основ. При этом, около трехсот слов (75% от общего числа) обнаруживают однокоренные слова в авестийском языке. Примерно половина из этих слов находят аналогию только в авестийском языке, и ни в каком другом древнем языке. Для 124 слов-основ (31% от общего числа) указаны древнеперсидские и среднеперсидские корни, причем только 14 слов из этих 124-х слов имеют однокоренные слова исключительно в древне- и среднеперсидских языках, не имея общих корней в древнеиндийском языке или языке Авесты. Число слов, в которых есть древнеиндийские корни, равно 101 или 25% от общего числа слов-основ. Из них 10 слов имеют только древнеиндийские корни и не имеют корней ни в одном из других древних языков. Для подавляющего числа слов-основ (для почти 80%) Абаев смог подобрать однокоренные слова из осетинского языка. 

Для десятой части всех упомянутых слов-основ Абаев не нашел аналогий ни в одном из древних языков – ни в авестийском, ни в древнеперсидском, ни в древнеиндийском языках. Зато эти слова имеют общие корни со словами современных языков, таких как осетинский, грузинский, армянский, кабардинский, афганский, монгольский, венгерский, немецкий, литовский и русский языки. 26 слов-основ, используемых Абаевым, имеют однокоренные слова только в осетинском языке, не находя опоры ни в одном из древних или современных языков. Еще 19 слов-основ имеют однокоренные слова, как в осетинском, так и в других современных языках. 

Видно, что лексический материал, на котором базирует свои построения Абаев, носит достаточно разнородный характер, однако тяготеет, в основном, к языку Авесты. Как известно, Авеста представляет собой собрание священных текстов зороастризма, состоящее из разнородных фрагментов, куда входят литургические гимны, различные эпические сюжеты и религиозные законы. Эти тексты слагались в разное время, наиболее же древняя часть Авесты – "песни", или гаты, по преданию сочинены самим пророком Зороастром. Лингвистический анализ "песен", позволяет отнести время их составления к XII-X вв. до н. э. Авестийский язык принадлежит к иранской подгруппе индоиранской ветви индоевропейских языков. Ученые отмечают близость наиболее древних авестийских текстов древнеиндийскому языку Ригведы. Некоторые специалисты считают, что язык, на котором были сформулированы тексты Авесты, был распространен в Средней Азии и на части территорий современных Ирана и Афганистана. 

Принцип отбора лексического материала из доступных Абаеву эпиграфических и литературных источников был крайне прост. Им отбирались только те имена и названия, которые легко поддавались этимологической расшифровке с использованием "иранских" корней. Предшественники Абаева, прилагая усилия к поиску "иранских" следов в Северном Причерноморье, активно изучали негреческие имена, сохранившиеся в эпиграфических надписях из причерноморских городов. Ими было показано, что значительная часть этих негреческих имен достаточно надежно этимологизируются, исходя из "иранских" корней. Именно этот языковой материал и послужил основой для реконструкций Абаева. Производя подобный входной отбор лексического материала, Абаев изначально ограничил себя рамками представлений об исключительно "иранских" корнях скифского языка. 

Временные рамки привлеченного лингвистического материала

Как известно, скифская эпоха в Северном Причерноморье длилась всего пять столетий: в VII в. до н. э. скифы впервые заявили о себе на мировой арене, а в III в. до н. э. Великая Скифия уже прекратила свое существование. Абаев, подбирая лексический материал, необходимый ему для реконструкции скифской речи, не ограничился временными рамками собственно скифской истории. Основываясь на том предположении, что язык скифов был близок или даже тождественен тем наречиям, на которых говорили разнообразные племена, получившие обобщающее имя сарматов, начиная со II в. до н. э. последовательными волнами наводнявшими степи Северного Причерноморья, Абаев в круг своего рассмотрения включил также словарный материал, имеющий сарматское и аланское происхождение. 

Таким образом, в качестве основы для своей лингвистической реконструкции он использовал практически все дошедшие до нашего времени следы тех "иранских" наречий, которые существовали на территории Северного Причерноморья в период с VIII в. до н. э. до V в. н. э. За такой огромный промежуток времени, охвативший почти полторы тысячи лет, скифская эпоха успела смениться сарматской эпохой, сарматская – аланской, готское нашествие сменилось еще более опустошительным гуннским нашествием, и в завершение произошло Великое переселение народов! Ясно, что и скифский язык и пришедшие ему на смену сармато-аланские наречия за такое время должны были претерпеть очень серьезные изменения. Стремление охватить весь доступный материал, имеющий "иранский" характер, привело к тому, что остатки собственно скифского языка были погребены под более значительными следами сарматской и аланской речи. 

Имена из городов Боспорского царства

Проанализируем, из каких исторических пластов произошли различные группы слов-основ, использованные Абаевым в своей реконструкции. Это можно сделать благодаря тому, что в справочных руководствах /2, 3 и 5/ подавляющее число греческих надписей, содержащих "иранские" имена, снабжены надежной датировкой. Из эпиграфических памятников, найденных на территории городов Боспорского царства, Абаев позаимствовал в общей сложности 87 имен с "иранскими" корнями. Из диаграммы, изображенной на рисунке 1, видно, что основная масса использованных Абаевым "иранских" имен боспорского происхождения, читается на памятниках, датируемых первыми тремя веками новой эры. Полученное нами временнoе распределение варварских имен иллюстрирует известное высказывание В.Ф. Гайдукевича6, отметившего, что "негреческие имена жителей Боспора гораздо более многочисленны в римское время, чем в предшествующую эпоху". Из истории Боспорского царства известно7, что рубежом, положившим начало ухудшению отношений боспорцев со скифами был 310 год до н. э. В этом году умер боспорский царь Перисад I и права на престол предъявили сразу два царевича: Евмел и Сатир. 

 Рис. 1. Свернуть 

Рис. 1 – "Иранские" имена из городов Боспорского царства 

Ожесточенная борьба двух претендентов привела к кризису на Боспоре и началу гражданской войны. Евмел наладил отношения с сираками – сарматским племенем, недавно появившимся в Северном Причерноморье. Сатир же опирался на старых испытанных союзников – скифов. Конечно, сарматы и скифы сражались в этой войне не только за интересы царевичей, но и за свои собственные, ведь вторжение сарматов в области, ранее принадлежащие скифам, сделало их непримиримыми врагами. В итоге в этой войне победил Евмел, который прекрасно осознавал, что престол ему достался только благодаря помощи сарматов, поэтому и в дальнейшей своей политике он опирался на союз с ними. Начиная с царствования Евмела, традиционные союзнические отношения со Скифией прерываются, и боспорская политика переориентируется на связь с сарматами. 

Не исключено, что часть "иранских" имен, читаемых на памятниках Боспора IV-III вв. до н. э. принадлежала скифам. Б.Д. Блаватский8, изучавший этнический состав населения Пантикапея в эту эпоху, отметил, что пять надгробных надписей IV в. и одна надпись III в. содержат ираноязычные имена. Он справедливо полагал, что владельцами этих имен могли быть выходцы из соседних с Боспором племен, в том числе и скифы. Абаев в своем очерке упоминает только два имени из тех шести, которые Б.Д. Блаватский однозначно считал "ираноязычными". 

Как отмечал Б.Д. Блаватский, отдельные курганные захоронения пантикапейского некрополя IV в. до н. э. позволяют предполагать, что в них были погребены знатные скифы. Самым ярким примером в этом ряду является курган Куль-Оба с погребением скифского вождя близ Керчи. Но характер варварских захоронений на территории Боспорского царства меняется, начиная со второй половины III в. до н. э. Как свидетельствуют археологические данные, начиная с этого времени, курганы с погребениями варварской знати сосредоточены только в азиатской части Боспорского царства, ближе к кочевьям сарматских племен. Как отмечал Ю.А. Виноградов9, в культурных остатках этих захоронений ярко выступают сарматские черты, связанные, прежде всего с манерой украшать боевых коней круглыми серебряными бляхами, называемыми специалистами фаларами. 

Косвенным признаком, свидетельствующим о вытеснении скифов из политической жизни Боспора в III-II вв. до н. э., является мирный договор 179 года, заключенный боспорским царем Фарнаком I с Пергамом, Вифинией и Каппадокией. Гарантами этого договора наряду с Херсонесом были названы сарматы во главе с царем Гаталом. Судя по археологическим памятникам, проникновение сарматов в Боспорское царство было мирным. С одной стороны, в этот период отсутствуют следы каких-либо разрушений, а с другой стороны, именно в это время в боспорских надписях появляется много сарматских имен, а местное население начинает широко пользоваться сарматской посудой. Как отмечал Д.П. Каллистов10, "туземные имена, как правило, начинают встречаться только в надписях II-I вв. до н. э. Заметными они становятся лишь в эпиграфических текстах, датируемых уже веками нашей эры". 

Проделанный нами краткий экскурс в историю скифо-сармато-боспорских отношений явно указывает на неправомерность использования "иранских" имен из боспорской эпиграфики для реконструкции скифского языка. Подавляющее число подобных имен датируется временем, когда скифы были уже практически полностью вытеснены из политической жизни боспорских городов сарматами. "Ираноязычный" элемент начинает активно проникать в боспорские города спустя три века после кризиса в скифо-боспорских отношениях. "Иранские" имена, из Пантикапея, Горгиппии, Фанагории имеют исключительно сарматское происхождение. Их можно использовать для реконструкции сарматских наречий, но не для характеристики скифского языка. 

Имена из Танаиса

На следующем рисунке показана диаграмма, отражающая изменение во времени числа лиц с "иранскими" именами в городе Танаисе. Распределение для танаисских "иранцев" получилось узким и интенсивным. Практически вся диаграмма уместилась в 150-летний интервал, начиная с 100-го года по 250 год новой эры, а на первую половину III в. н. э. пришлось 130 надписей – больше, чем общее число надписей с "иранскими" именами, обнаруженных во всех остальных городах Боспорского царства. Полученное для Танаиса распределение лиц с "иранскими" именами отражает относительно короткую, но бурную жизнь этого города. Как известно, Танаис, этот крайний северо-восточный пункт античного мира, был основан в начале III в. до н. э. Затем он был разрушен, вновь отстроен и достиг своего расцвета в первой половине III в. новой эры. Как раз в это время, согласно нашей диаграмме, в городе резко увеличилось число людей с именами, звучащими как "иранские". 

 Рис. 2. Свернуть 

Рис. 2 – "Иранские" имена из города Танаиса 

Известный археолог и историк Д.Б. Шелов11, анализируя соотношение греческих и иранских имен в танаисской ономастике II-III вв., отмечает постепенную варваризацию населения Танаиса в указанное время. Д.Б. Шелов заметил, что из 130-ти "иранских" имен, засвидетельствованные в танаисских надписях первой половины III в. н. э., только 13 находят себе соответствие в именах жителей других причерноморских городов. Он писал12: "Те иранские имена, которые впервые появляются в надписях Танаиса в конце II или первой половине III в.н. э. и не повторяются ни в каких других эпиграфических памятниках Причерноморья, почти все принадлежат к одной тесной группе. Указанное явление может быть объяснено только тем, что новые имена принесены в город новой этнической группой, влившейся в население Танаиса". Раскопки некрополя Танаиса показали, что во II в. н. э. в погребальном обряде появляются новые черты, ранее здесь не засвидетельствованные, но характерные для сарматской культуры Нижнего Поволжья. Д.Б. Шелов считает, что большинство "иранских" имен из танаиских надписей первой половины III в. н. э. принадлежала к "какой-то сравнительно небольшой и замкнутой, скорее всего аланской, этнической группе". Созвучие одного из принадлежащих этой группе имен – Αμαρδιακος с названием племени Αμαρδοι, известного из сообщений Страбона, позволило Д.Б. Шелову предположить, что указанная этническая группа могла ранее локализоваться где-то между Каспийским и Аральским морями. 

На рубеже IV-III вв. до н. э. Великая Скифия распалась, и в степи между Доном и Днепром постепенно начали проникать сначала языги, а потом роксоланы. К моменту основания города у устья Дона, территории по нижнему течению Дона контролировались сарматским племенем роксоланов. Видимо, представители именно этого племени, постепенно включаясь в городскую жизнь, к концу II в. н. э. стали его полноправными жителями и даже занимали руководящие должности в городской управе. Так, например, на известняковой плите, найденной на городище Танаиса, была прочтена следующая надпись, датируемая 188 годом до н. э.: "Дидимоксарф сын Ходена, архонт танаитов, отстроив башню, разрушающуюся от времени, восстановил ее для эмпория" (КБН, №1242). 

"Иранские" имена из Танаиса составляют самую многочисленную группу слов-основ в том материале, который Абаев использовал для реконструкции лексики "скифского" языка. Между тем из анализа датировок надписей следует, что к тому времени, когда Танаис населяли люди с подобными именами, прошло, как минимум, три столетия после завершения скифской эпохи в Приазовье. А это значит, что Дидимоксарф сын Ходена, сумевший стать архонтом основанного греками города, скорее всего, не был скифом. Более вероятно, что он представлял один из знатных варварских родов, контролирующих в это время прилегающую к Танаису территорию. Очевидно, что применять танаисские "иранские" имена для реконструкции лексики скифского языка не вполне корректно. В данном случае неважно, был ли Дидимоксарф роксоланом, амардом или аланом, важно, что он представлял иной, отличный от скифского этнос. 

Имена из Ольвии

В истории Ольвии был переломный момент, сильно повлиявший на жизнь этого греческого полиса в Северном Причерноморье и сильно изменивший этнический состав его населения. В середине I в. до н. э. Ольвия пала под мощным натиском гетов, возглавляемых царем Буребистой. Город был разрушен практически полностью, жители его покинули, и всякая жизнедеятельность здесь прекратилась на несколько десятилетий. Однако, к концу I в. до н. э. Ольвия постепенно возродилась, и население ее восстановилось, частично за счет вернувшихся прежних жителей, а частично за счет пришлого варварского населения. 

Когда пишут об этническом составе населения Ольвии в период, последовавший за гетским опустошением, обычно ссылаются на свидетельства Диона Хрисостома – греческого писателя, философа и историка римского времени, посетившего Ольвию в 83 г. н. э. В своей Борисфенитской речи он говорил о "толпах варваров", нахлынувших в восстановленный после гетского нашествия город. Анализ имен в ольвийских надписях первых веков н. э. указывает на присутствие большого количества негреческих имен, что подтверждает сообщение, сделанное Дионом Хризостомом. 

Чтобы как-то охарактеризовать участие варварского элемента в жизни Ольвии в скифскую эпоху, обратимся к двум публикациям, посвященным этой тематике. В работе Т.Н. Книпович13 этнический анализ населения Ольвии догетского периода (VI-I вв. до н. э.) проводился на базе имеющегося к моменту написания статьи материала. В распоряжении историка были 45 надписей на камне, 7 свинцовых пластинок со списками имен и 16 надписей на керамике. Т.Н. Книпович обнаружила, что ольвийские имена догетского периода в этническом отношении поразительно однородны. Из 255 имен, содержащихся в списке ольвиополитов, она насчитала всего четыре негреческих имени. О происхождении двух из них Т.Н. Книпович ничего определенного не сообщила, одно имя посчитала явно фракийским, и еще одно – явно скифским. 

Базой для более позднего исследования14, выполненного Ю.Г. Виноградовым, послужили все известные к 1981 году надписи Березани, Ольвии и ее хоры, сделанные на камнях, керамике, металле и монетах, датируемые историческим периодом с VI по I вв. до н. э. В указанном эпиграфическом материале Ю.Г. Виноградов насчитал 19 варварских имен, причем более половины из них принадлежат V веку до н. э. Шесть имен из общего числа варварских имен исследователь уверенно определил как скифские имена, и одно – как персидское. 

Конечно, 19 варварских имен, накопившихся в ольвийской эпиграфике за шесть долгих столетий, не идут ни в какое сравнение с теми сотнями сарматских имен, которые появились в первые века христианской эры. Новейшие исследования15,16,17,18 показали, что в первом веке нашей эры военный протекторат над Ольвией осуществляли аорсы, и именно их цари Фарзой и Инисмей в 50-80-е годы чеканили в Ольвии свои монеты. Абаев в своей работе упоминает 83 "иранских" имени ольвийского происхождения. Распределение во времени этих "иранских" ольвийских имен изображено на рисунке 3. По форме оно аналогично тому распределению, которое было получено нами для городов Боспора. К сожалению, датировка многих ольвийских надписей затруднена из-за отсутствия надежных временных реперов, таких, какими в боспорских надписях являются годы правления местных царей. Поэтому не для всех из 83-х имен удалось привести дату их написания. В связи с этим, на диаграмме, изображенной на рис. 3, отражена только часть упоминаемых Абаевым ольвийских имен. Однако, все эти 83 имени – как имена без датировки, так и имена, отраженные на диаграмме, принадлежат первым векам христианской эры. Это выясняется после сравнения списка имен, используемых Абаевым, со списком Ю.Г. Виноградова – эти списки не содержат ни одного общего имени. 

 Рис. 3. Свернуть 

Рис. 3 – "Иранские" имена из Ольвии 

Могла ли хоть часть из 83-х имен, упомянутых в очерке Абаева, принадлежать скифам? Исключать этого нельзя. Однако, анализ военно-политической ситуации, складывающийся в Северном Причерноморье в первые века христианской эры, не оставляет надежд на то, что число таких имен может быть хоть сколько-нибудь значительным. Как отмечала Т.Н. Книпович, эпиграфические источники, а именно из таких источников происходят все 83 имени из списка Абаева, могут отражать положение только одной социальной группы населения – а именно, положение правящей верхушки ольвийского общества. Как известно, могущество Скифского царства было серьезно подорвано во время войны с Диофантом в 109 – 107 гг. до н. э. После поражения в этой войне скифы перестали играть ведущую роль в истории Северного Причерноморья. Постепенно их место на авансцене истории занимали сарматы. Последними монетами, выпущенными в Ольвии от имени скифских царей, были монеты Скилура. Ольвиополиты, воспользовавшись борьбой скифов с Херсонесом, освободились от скифского протектората. К началу II века до н. э. сарматы окончательно утвердились в регионе, после чего в истории Северного Причерноморья началась сарматская эпоха19. 

Анализ датировки варварских имен на эпиграфических памятниках Северного Причерноморья показал, что по контрасту с более поздней сарматской эпохой такие имена крайне редко встречаются в раннюю скифскую эпоху. Причина этого явления лежит, конечно, не в слабых экономических связях скифов с причерноморскими греками. Одной из причин почти полного отсутствия скифских имен на греческих эпиграфических памятниках мог быть особый религиозный запрет, накладываемый скифским жречеством на саму возможность захоронения скифа по греческому обряду с положением на могилу плиты с именем умершего. А.М. Хазанов20 писал об особой роли жреческого сословия в жизни скифского общества. Сообщения Геродота об убийстве скифского царевича Анахарсиса и более позднем убийстве царя Скила по религиозным мотивам содержат в себе зашифрованный намек на то, что в религиозное сознание скифов были внедрены очень серьезные запреты и ограничения. 

Скифский и сарматский – отдельные языки или диалекты?

Выше было показано, что подавляющее число эпиграфических памятников, которые служили для Абаева источником "ираноязычных" имен, появились в первые три века новой эры. Военно-политическая ситуация в Северном Причерноморье в ту эпоху складывалась таким образом, что носителями этих "ираноязычных" имен с гораздо большей вероятностью могли быть представители различных сарматских племен, нежели скифы, к этому времени окончательно оттесненные с исторической авансцены на второй план. Именно поэтому, использование такого рода лингвистического материала для реконструкции скифской лексики представляется в высшей степени некорректным. Даже если скифский язык и сарматские наречия были родственными, нельзя проводить реконструкцию более архаичной формы языка, опираясь только на гораздо более поздние родственные языки. 

Во вводной части своего очерка Абаев использует термин "скифо-сарматские наречия" и объясняет его как общее название для всех иранских наречий и говоров, которые существовали на территории Северного Причерноморья в период от VIII-VII вв. до н. э. до IV-V вв. н.э. Тем самым он объединяет скифский, сарматский и аланский языки, засвидетельствованные в Причерноморье в это время, в некое искусственное лингвистическое объединение: "Говоря об иранской речи Северного Причерноморья, мы считаем само собой разумеющимся, что эта речь дробилась на множество разновидностей. Но мы убеждены, что у них был целый ряд общих черт, которые позволяют рассматривать все скифо-сарматские говоры как одно лингвистическое целое". 

Сознавая слабость доказательной базы, которой можно было бы подкрепить подобное утверждение, Абаев пытался усилить свою позицию, ссылаясь на мнения видных лингвистов, в разное время изучавших указанную проблему. Однако, авторитетные лингвисты не дают однозначного ответа на вопрос, является ли скифский язык отдельным языком по отношению к сарматским наречиям или аланскому языку. Дело в том, что все их построения базируются на довольно ограниченном материале – все на тех же варварских именах, обнаруживаемых в греческих надписях из городов Северного Причерноморья. Кроме того, все они обращались к этому материалу для обоснования каждый своей лингвистической концепции. 

Так В.Ф. Миллер21 в свое время отстаивал идею о том, что осетинский язык принадлежит к иранской группе индоевропейской языковой семьи. Он изучал античные надписи Северного Причерноморья, чтобы доказать, что предки осетин принадлежали к той группе иранских племен, которые некогда обитали в степях между Понтом и Меотидой. Он открыл, что большинство имен с "иранскими" корнями из северочерноморских и, прежде всего, танаисских надписей имеют сармато-аланскую принадлежность. Хотя Миллер и различал скифский и сарматский ономастический материал, он все же рассматривал эти языки в качестве равноправных языковых предков осетинского языка. 

М. Фасмер22 обратился к скифским и сарматским именам, изучая проблему иранских заимствований в старославянском и русском языках. По словам Яноша Харматты, Фасмер продемонстрировал осторожный и взвешенный подход, тщательно дифференцируя скифские и сарматские элементы в исследуемом ономастическом материале. Он однозначно отделял скифский язык от сарматского, посвятив скифскому и сарматскому языкам отдельные главы своего исследования. Однако попытки Фасмера рассматривать скифский язык отдельно от сарматского языка научной общественностью на момент публикации его работы были восприняты неблагосклонно. 

Л. Згуста в своей работе23 проанализировал все известные ему личные имена негреческого происхождения, читаемые на причерноморских эпиграфических памятниках. Эти имена он распределил по следующим группам: авестийские, древнеперсидские, среднеперсидские, осетинские, новоперсидские, фракийские, малоазиатские и имена с неустановленным происхождением. Как нетрудно отметить, классификацию "иранских" имен Згуста выполнил в соответствии с классификацией засвидетельствованных письменных языков – эти имена он распределил не по этническому признаку, а по признаку фонетического соответствия тому или иному древнему иранскому языку. Применив такой подход, Згуста сумел выделить из общего массива северопонтийских "иранских" имен две группы. В первую группу он включил имена, фонетический характер которых более близок древнеперсидскому и авестийскому языкам, а во вторую группу – имена с характерной среднеперсидской фонетикой. Изучив географию распространения этих имен, Згуста обнаружил, что более древние, авестийские имена были равномерно распространены на всей территории Северного Причерноморья, в то время как более поздние среднеперсидские имена, в основном, сосредоточены в ее восточной части. 

По мнению Згуста, все изученные им имена принадлежали к двум диалектам одного языка, а не к отдельным языкам. Такой его вывод не кажется особенно убедительным по той причине, что само деление северопонтийских имен на две группы Згуста сделал исходя из близости фонетики исследуемых имен фонетическим особенностям двух отдельных языков – никто ведь не называл пока авестийский и среднеперсидский языки диалектами одного языка. 

Имена с более архаичным, авестийским звучанием Згуста связывал со скифами, в то время как имена второй группы, более распространенные в области Танаиса и на Боспоре Киммерийском, – с сарматами. Такая этническая идентификация двух выделенных Згустой групп "иранских" имен противоречит очевидным историческим фактам. Во-первых, как хорошо известно, распространение сарматских племен отнюдь не ограничилось восточными частями Северного Причерноморья; различные письменные источники свидетельствуют о повторяющихся попытках сарматов проникнуть за Дунай уже в первые века нашей эры. Во-вторых, как показывает анализ датировки эпиграфических памятников, подавляющее число имен, приписываемые Згустой скифам, появилось в сарматскую эпоху, то есть в то время, когда в правящую верхушку общества легче могли проникнуть представители сарматских племен, нежели скифы. Более правильным будет рассматривать две группы "иранских" имен, выделенных Згустой, как принадлежащие двум группам сарматских племен, независимо осваивавших северопонтийские территории. 

Янош Харматта24 в своей работе подверг критике концепцию построения классификации языков в индоевропейской языковой семье по принципу генеалогического дерева. Он отметил, что подавляющее большинство исследователей, занимающихся изучением древних иранских языков, находились в плену представлений о том, что эта языковая общность развивалась по принципу древовидной структуры. Это проявлялось, главным образом, в том, что чем более раннюю стадию языка они изучали, тем неохотнее признавали даже небольшую степень лингвистического различия. В частности, одним из результатов подобного подхода было то, что скифский и сарматский языки этими исследователями рассматривались как единый язык. 

Анализируя негреческие имена из городов Северного Причерноморья, отличающиеся "иранским" звучанием, Я. Харматта показал, что, сарматский язык не был единым языком, а делился на отдельные диалекты. Он писал: "Изучение надписей понтийских греков и иранских имен, сохранившихся в Северном Причерноморье, ясно показало, что язык иранских племен, населявших в первых веках новой эры степную зону Восточной Европы, не был нерасчлененным и гомогенным языком. Фонетические различия, проявившиеся в именах, свидетельствуют, что эти племена говорили на нескольких отличающихся диалектах, очевидно в соответствии с природой межплеменного разделения". Янош Харматта уверенно различал как минимум четыре языка или диалекта. Он показал, что из того факта, что "иранские племена на Юге России в первые века новой эры говорили на нескольких языках или диалектах, ясно отличимых один от другого, следуют важные последствия для разъяснения взаимоотношений между сарматским, аланским и осетинским языками". По мнению Харматта, представление о прямой исторической преемственности скифского, сарматского, аланского и современного осетинского языков является некорректным. В связи с тем, что имена, приписываемые аланам и другим сарматским племенам, указывают на существование нескольких диалектов, очевидно, что язык сармат или алан в целом не может рассматриваться в качестве предка осетинского языка. "Иранские" имена Северного Причерноморья ясно указывают на то, что осетинский язык появился в результате развития какой-то одной диалектной группы. В равной степени это утверждение касается и степени родства скифского и сарматского языков. Разделенный на диалекты уже к началу межэтнического контакта сарматов со скифами, сарматский язык в целом не может рассматриваться как непосредственный наследник скифского языка. 

А как современная российская лингвистика отвечает на вопрос о самостоятельности скифского и сарматского языков? Чтобы выяснить это, обратимся к статьям А.Ю. Мусорина25 и Д.И. Эдельмана26, которые можно найти в Интернете по адресу http://www.philology.ru . А.Ю. Мусорин в своей работе отметил, что наречия или диалекты всегда являются разновидностями какого-то общего единого языка. Применительно к термину "скифо-сарматские наречия", введенному В.И. Абаевым, вышеприведенное утверждение предполагает наличие для скифского и сарматского языков общего языкового предка. И действительно, такой общий языковый предок у этих языков был. Методами лингвистической глоттохронологии установлено, что примерно за тысячу лет до скифо-сарматских контактов, имевших место в III в. до н. э., роль общего праязыка для скифского и сарматского языков мог выполнять язык, на котором зафиксированы ранние тексты Авесты. Но если более близких по времени родственников у скифского и сарматского языков не обнаруживается, это попросту означает, что за такой длительный срок "скифо-сарматские наречия" неминуемо должны были развиться в отдельные языки. 

Сильным критерием самостоятельности языка, согласно А.Ю. Мусорину, является "наличие лингвонима – названия данного языка, употребляемого его носителями и отличного от всех наименований, применяемых данным языковым коллективом по отношению к языкам соседей". В истории не было такого случая, чтобы этнос, осознающий свой язык как нечто самостоятельное и отдельное, пользовался бы для его обозначения тем же названием, что и для языка соседнего народа. Очевидно что, независимо от теоретических построений нашего времени, скифский язык как особый лингвоним засвидетельствован в письменной традиции многими античными авторами. 

Как отмечает А.Ю. Мусорин, языковая близость у родственных этносов проявляется как следствие длительного близкого проживания и тесного экономического взаимодействия. До недавнего времени бытовало представление о том, что прародина скифов и сарматов располагалась где-то в Средней Азии, а появление скифов на юге России связывалось с известным рассказом Геродота об их вторжении из Азии в VIII в. до н.э. Даже в рамках этой концепции оказывается, что столкновения сарматов со скифами в Северном Причерноморье в III в. до н. э. произошли спустя 5-6 столетий после утраты языкового контакта между их предками. Очевидно, что такая историческая ситуация мало подходит под определение "длительного близкого проживания и тесного экономического взаимодействия родственных этносов". 

В наше время, концепция об азиатском происхождении скифов подвергается серьезной критике и пересматривается. Так в работе Ю.А. Виноградова и К.К. Марченко27 образование Скифии связывается с двумя перемещениями кочевников с востока. Первая волна перемещений произошла во второй половине VIII в. до н. э. Причем вся совокупность археологических материалов Северного Причерноморья свидетельствует о том, что автохтонное население в ходе этого перемещения было мирно инкорпорировано в политическую и социально-экономическую структуру пришельцев. В первой половине V в. до н. э. власть в Северном Причерноморье захватили племена, выдвинувшиеся из района Северного Кавказа. Б.Б. Пиотровский28 считал, что во все времена "термином "скифы" объединялись многие разнородные племена, различные по своему этническому происхождению". М.И. Артамонов отмечал, что важнейшей предпосылкой для возникновения скифской цивилизации явилось образование двух глубоко различных между собой типов хозяйства: скотоводческого и земледельческого29. Скотоводческое кочевое хозяйство не могло обходиться без постоянных экономических связей с земледельческими хозяйствами. Так возникло и скифское объединение, которое не следует себе представлять в виде моноэтнического государства. Скорее, это был изменчивый в своем составе союз племен со множеством династов и вождей. Л.А. Ельницкий30 отмечал, что для скифской культуры характерны широкие межплеменные объединения под верховенством царского племени. Он полагал, что "вряд ли серьезно можно говорить о какой-либо этнической однородности скифов, даже если не идти в определении этноса дальше языковой общности". 

Учитывая этническую пестроту скифского мира, логично предположить, что и язык скифов вырабатывался в ходе последовательных относительно разнородных лексических напластований. Скорее всего, скифский язык явился результатом ассимиляции местным скотоводческим и земледельческим населением элементов культуры пришлых кочевых племен при воздействии со стороны периферийных оседлых цивилизаций. Здесь уместно вспомнить работы31,32,33 акад. О.Н. Трубачева, в которых он убедительно показал, что язык ближайших соседей скифов: синдов, меотов, тавров был близок индоарийскому или пра-древнеиндийскому языку. 

Тот же В.И. Абаев в одной из своих работ34 показал, что некоторые скифо-европейские, в частности скифо-латинские, изоглоссы могли возникнуть не позднее 15 в. до н. э. В этой связи он писал, что "не скифы пришли из Азии, отколовшись от остальных иранцев, а, напротив, остальные иранские племена продвинулись на территориюю

Дремин Георгий Иванович,

Е-mail: george_d@bk.ru

2006 г.